Hist USSR

Разумеется, кроме репрессий было и воспитание: на политзанятиях солдатам вполне доступно объясняли, почему не нужно трогать мирных жителей. «Подполковник Нефедов нас предупреждал: «В этой войне пролито много крови. Но мы вступаем на территорию Германии не для того, чтобы мстить немецкому народу, а чтобы уничтожить фашизм и его армию», — вспоминал Владимир Вишневский823.

Со страниц армейских газет Илья Эренбург призвал к благородному милосердию:

«Есть люди, и есть людоеды. Немцы брали детей и ударяли ими об дерево. Для воина Красной Армии ребенок — это ребенок. Я видел, как русские солдаты спасали немецких детей, и мы не стыдимся этого, мы этим гордимся.

Немцы жгли избы с людьми, привязывали к конским хвостам старух, бесчинствовали, терзали беззащитных, насиловали. Нет, мы не будем платить им той же монетой! Наша ненависть — высокое чувство, она требует суда, а не расправы, кары, а не насилия. Воин Красной Армии — рыцарь. Он освобождает украинских девушек и французских пленных. Он освобождает поляков и сербов. Он убивает солдат Гитлера, но не глумится над немецкими старухами. Он не палач и не насильник. На немецкой земле мы остались советскими людьми»824.

Это не просто красивые слова; по большому счету, так все и было. Ненависть к нацистам не исчезала; однако менее всего она была направлена на гражданских лиц. «В Растенбурге комендантом города назначили майора Розенфельда. Гитлеровцы убили его семью. А он делал все, чтобы оградить население немецкого города . При мне к коменданту привели маленькую девочку — родители погибли. Майор ласково и печально глядел на нее, может быть, вспоминал свою дочку. Сколько раз он, наверное, повторял про себя слова о «священной мести», а в Растенбурге понял, что это была абстракция и что рана в его сердце не заживет»825.

Немцам увидеть в советских солдатах людей было не менее трудно, чем тем — отрешиться от ненависти. Четыре года германский Рейх вел войну с омерзительными недочеловеками, ведомыми опьяненными кровью большевиками; образ врага был слишком привычен, чтобы сразу отказаться от него.

«Уже прошло полдня, как пришли русские, а я еще жива»826. Эта фраза, с нескрываемым изумлением произнесенная немецкой старухой, была квинтэссенцией немецких страхов. Пропагандисты доктора Геббельса добились серьезных успехов: прихода русских население боялось порою даже больше, чем смерти.

Офицеры вермахта и полиции, знавшие достаточно о преступлениях, совершенных нацистами на Востоке, стрелялись сами и убивали свои семьи. В воспоминаниях советских солдат есть масса свидетельств о подобных трагедиях.

«Мы забежали в дом. Это оказался почтамт. Там мужик пожилой лет 60 с лишним, в форме почтовика. «Что здесь такое?» Пока разговаривали, слышу выстрелы в доме, внутри в дальнем углу . Оказывается, поселился в почтамте со своей семьей немец, офицер-полицейский. Мы туда с автоматами. Дверь открыли, ворвались, смотрим, немец в кресле сидит, раскинул руки, кровь из виска. А на кровати женщина и два ребенка, он их застрелил, сам сел в кресло и застрелился, тут мы нагрянули. Пистолет рядом валяется»827.

На войне быстро привыкали к смерти; однако к смерти невинных детишек привыкнуть нельзя. И советские солдаты делали все возможное, чтобы предотвратить подобные трагедии.

«Вдруг совсем рядом — выстрел из дома, у которого остановилась наша первая машина. .Немецкий офицер застрелился из парабеллума, а в соседней комнате лежат женщина и двое малышей, изо рта идет пена. В дом бросился военфельдшер Королев. Велел нести из коровника молоко. Через 2 дня детишки стали поправляться. Женщина рассказала, что ее муж еще вчера вечером сказал: «Все кончено. Тебе и детям нельзя попасть в их руки». Когда услышал звук приближающихся машин, стал торопливо поить сына и дочку из стакана. Под дулом пистолета выпила отраву и жена, после чего потеряла сознание»828.

Для немцев подобное становилось шоком и откровением: вместо того чтобы разрывать детей на куски, восточные недочеловеки спасали их от неминуемой гибели.

Страшные русские солдаты улыбались точь-в-точь как настоящие люди; они даже знали немецких композиторов — кто бы мог подумать, что такое возможно! История, словно сошедшая с пропагандистского плаката, но совершенно подлинная: в только-только освобожденной Вене остановившиеся на привал советские солдаты увидели в одном из домов пианино. «Неравнодушный к музыке, я предложил своему сержанту, Анатолию Шацу, пианисту по профессии, испытать на инструменте, не разучился ли он играть, — вспоминал Борис Гаврилов. — Перебрав нежно клавиши, он вдруг без разминки в сильном темпе начал играть. Солдаты примолкли. Это было давно забытое мирное время, которое лишь изредка напоминало о себе во снах. Из окрестных домов стали подходить местные жители. Вальс за вальсом — это был Штраус! — притягивали людей, открывая души для улыбок, для жизни. Улыбались солдаты, улыбались венцы .»829