Другой немецкий офицер, заместитель начальника диверсионного отдела «Абвер-II» при группе армий «Юг» обер-лейтенант Теодор Оберлендер — тот самый, под чьим чутким руководством украинские националисты из «Нахтигаля» устроили резню во Львове, — так описывал реакцию населения на «марши смерти»:
«Настроение населения в большинстве случаев уже через несколько недель после оккупации территории нашими войсками значительно ухудшалось . Расстрелы в деревнях и крупных населенных пунктах выбившихся из сил пленных и оставление их трупов на дороге — этих фактов население понять не может»220.
Оберлендер совершенно точно оценивал настроения украинских крестьян. Когда через село Глубокая Долина погнали первую колонну пленных красноармейцев, местные жители пришли в ужас. «Из хаты выскочили ребятишки, появились женщины, в основном пожилые. При виде колонны живых мертвецов бабы взвыли, дети испуганно прижались к взрослым, — вспоминал один из очевидцев. — Потом, как по команде, все кинулись к избам, и через мгновение в колонну полетели откуда хлеб, откуда сало, вареная картошка, даже кульки с махоркой. Одна из женщин хотела сама передать что-то пленным, но охранник выстрелил в воздух, и толпа отхлынула. Пленные старались поймать хоть что-то из того, что им бросали. То, что не смог поймать идущий впереди, подхватывал идущий сзади, а поднять упавшее зачастую у измученных людей не было сил. Поэтому ребятишки подбирали, догоняли колонну и вновь забрасывали что-нибудь пленным»221.
Пленных гнали из-под Умани. Части 1-й танковой группы фон Клейста и 17-й армии фон Штюльпнагеля замкнули там кольцо окружения вокруг не успевших пробиться к Днепру советских войск; в котле оказались остатки 6-й и 12-й армий. Это была первая действительно значительная победа на юге; 8 августа немецкое командование объявило о том, что под Уманью в плен попало более 100 тысяч русских. Однако немцы поторопились: окруженные советские части продолжали сопротивление. Лишь через две недели окончились отчаянные и безнадежные бои. Измученных и истощенных пленных было очень много; через спешно созданный пересыльный пункт Гайсин ежечасно прогоняли на запад тысячи пленных. К вечеру 27 августа на пересыльном пункте скопилось около восьми тысяч человек.
Они были согнаны на участке, на котором нормально могло разместиться в лучшем случае восемь сотен; без еды и воды.
Ночью обер-фельдфебель 101-го пехотного полка Лео Мелларт проснулся от криков и стрельбы. «Я вышел наружу и увидел, как стоящие недалеко две или три зенитные батареи ведут огонь прямой наводкой по находившимся в накопителе пленным, — вспоминал он увиденную им ужасную картину. — Ответственность за эту подлость, как мне тогда сказали, несет комендант города Гайсин. Как я узнал позднее от караульных, в результате было убито или тяжело ранено около 1000–1500 человек»222.
Это была настоящая бойня.
Оставшихся в живых погнали в созданный неподалеку лагерь для военнопленных. На территории бывшего кирпичного завода не было ничего, кроме навесов для сушки кирпича. В нормальных условиях на этой территории могло содержаться шесть-семь тысяч человек; на деле туда набили 74 тысячи. Большая часть пленных ночевала под открытым небом, на голой земле.
Внутри лагеря имелись две так называемые «кухни»: установленные на камнях железные бочки, в которых готовилась пища для военнопленных. При круглосуточной работе в этих бочках можно было приготовить баланды примерно на две тысячи человек; неудивительно, что пленные голодали. Дневная норма составляла буханку хлеба на шесть человек; впрочем, как впоследствии рассказывал один из немецких охранников, «это нельзя было назвать хлебом». При раздаче горячей пищи часто возникали беспорядки. Тогда охрана пускала в ход дубинки и оружие. Ежедневно в лагере погибало 60–70 человек.
«До того, как разразились эпидемии, речь шла в большинстве случаев об убитых людях, — показал впоследствии рядовой охранник Бингель. — Убитых как во время раздачи пищи, так и в рабочее время. И вообще людей убивали в течение всего дня»223.