Hist USSR

Гауптман аккуратно свернул листок бумаги.

Посмотрев на смутно различимый в сумерках строй, он продолжил:

— Этот приказ означает следующее. Если вы, парни, пристрелите какого-нибудь большевика, то не попадете в руки военного трибунала. Слишком много чести — судить немецкого солдата за убийство какой-то свиньи. Чем их меньше останется, тем лучше для нас. Наш командующий генерал Гудериан это понимает. Поэтому он издал приказ: «Неоправданная гуманность по отношению к коммунистам и евреям неуместна. Их следует беспощадно расстреливать». С ранеными русскими нечего возиться — их надо просто приканчивать на месте.

Рядовой Отто Тышлер вспоминал эти слова, вглядываясь в восточный берег Буга. На всем огромном фронте от Балтийского до Черного моря миллионы таких же немецких солдат смотрели на восток.

Там, за пограничными столбами расстилалась богатая, щедрая, плодородная земля. По прихоти истории эту прекрасную землю населяли тупые и грязные русские, перемешавшиеся с бесчисленными азиатскими дикарями, утратившие чувство крови и чести. Этими выродками-славянами командовала засевшая в их далекой и дикой Москве жидобольшевистская нелюдь: крючковатые носы, гнилые желтые зубы, алчность и жестокость, жажда крови и грабежа.

Каждый из замерших в ожидании солдат вермахта знал: германской нации нужна эта земля — но не населяющие ее недочеловеки.

Славянско-азиатские орды должны исчезнуть, уступить место германской расе, германской культуре, германской чести.

Разве это будет не справедливо?

Барановичи горели. Танкисты Гудериана вошли в город уже на четвертый день войны; улицы заполнились солдатами в чужеземной форме, лязгом танков с кургузыми крестами на башнях и отрывистой непонятной речью. Передовые части спешили к Минску: там, у белорусской столицы они встретились с танкистами Гота, замыкая первый в этой войне котел. Танкисты прошли через Барановичи, и город замер в недобром предчувствии: следом шла немецкая пехота.

Один из солдат вермахта так вспоминал о настроениях первых дней войны: «Все мы в те дни ощущали себя составными частями грандиозной военной машины, которая безостановочно катилась на восток, на большевиков»9.

«Там не шла речь о пощаде, — рассказывал другой. — Для нас это были коммунисты. Мы тогда говорили «большевистские орды» . Русские — только для уничтожения. Не только победить их, но уничтожить»10.

На Востоке нацисты вели особую войну, войну на уничтожение. За спиной наступавших подразделений вермахта оставались пылающие деревни.

Пехотинцы рассыпались по Барановичам как саранча. Они врывались в дома — поживиться трофеями. Там, где двери были открыты, они убивали за косой взгляд; там, где дома были заперты изнутри, они убивали всех11.

Первых попадавшихся в руки немцев советских военнопленных ждала злая судьба. На Пионерской улице солдаты вермахта привязали к столбам четырех захваченных в плен красноармейцев, подложили им под ноги сено, облили горючим и заживо сожгли 12.

Подразделения 29-й моторизованной пехотной дивизии второй танковой группы генерала Гудериана прокатились по Барановичам и в тот же день ушли дальше; вечером на привале рядовой Эмиль Голыд записывал в дневнике:

«28 июня. На рассвете мы проехали Барановичи. Город разгромлен. Но еще не все сделано. По дороге от Мира до Столбцев мы разговаривали с населением языком пулеметов. Крики, стоны, кровь и много трупов. Никакого сострадания мы не ощущали. В каждом местечке, в каждой деревне при виде людей у меня чешутся руки. Хочется пострелять из пистолета по толпе. Надеюсь, что скоро сюда придут отряды СС и сделают то, что не успели сделать мы»13.