Hist USSR

ЗАПАДНЫЕ КНЯЗЬЯ. В западной России идея по обстоятельствам не развилась в порядок, и трудно сказать, могла ли она там получить такое развитие даже при иных обстоятельствах. Во всяком случае подчинение Литве внесло в тамошние княжеские отношения условия, давшие им совсем особое направление. Как ни успешно шла в Литовско-Русском государстве децентрализация, она не достигла степени удельного дробления. Великий князь держался поверх местных князей, а не входил в их ряды, не был только старшим из удельных, что составляет одну из существенных особенностей удельного порядка в другой половине Руси. Великие князья литовские жаловали княжения в вотчину «вечно» или только до своей «господарской воли», во временное владение. Первый акт уничтожал очередное владение или предполагал его отсутствие, второй отрицал самую основу удельного порядка, и оба низводили жалуемого владельца в положение служилого князя, соединяясь с обязательством: «…а ему нам с того верно служити». Но и князь родич-совладелец, и удельный князь по своему юридическому существу не были ничьими слугами. Значит, местных князей в Литовско-Русском государстве XIV–XV вв. можно называть удельными только в очень условном смысле, за недостатком термина, точнее выражающего своеобразные отношения, какие там складывались.

ВЕРХНЕОКСКИЕ КНЯЗЬЯ. В этом государстве был уголок, который исключительными условиями своей жизни даёт нам возможность догадываться, как бы устроились князья юго-западной Руси, если бы в те века они были предоставлены самим себе. Это – область верхней Оки, где правили потомки св. Михаила черниговского, князья Белевские, Одоевские, Воротынские, Мезецкие и другие. С половины XIV в. они были подчинены Литве, но, пользуясь выгодами пограничного положения, служили «на обе стороны», и Литве и Москве, со своими отчинами. Спасаемые своей незначительностью от стороннего вмешательства, они на своих отцовских и дедовских гнёздах до конца XV в. досиживали свои старые наследственные предания, продолжали спорить «о большом княжении по роду, по старейшинству», рядиться о том, "кому пригоже быть на большом княжении и кому на уделе". Следовательно, и обладание уделами, младшими княжениями, определялось не наследственным правом, а договором, устанавливавшим родовую очередь, естественную или условную, как это делалось и в XII в. Очевидно, эти князья никак не могли приладить к своему фактическому положению понятий, унаследованных ими от давней старины: сила вещей клонила их к раздельному владению, а они, сидя на своих «дольницах», мелких долях своих маленьких отчин, всё ещё хлопотали и спорили о княжении «по роду, по старейшинству», о родовой очереди по старшинству. Они продолжали политику своих давних предков, поддерживая падавшую родовую старину договорами, средством, которое, поддерживая её, вместе с тем выбивало из-под неё естественную её основу.

РЯЗАНСКИЕ КНЯЗЬЯ. Остановлю ваше внимание ещё на одном отдельном, даже мелком примере, чтобы показать неподатливость княжеского политического сознания в старших линиях Ярославова племени. Черниговская ветвь, князья Рязанской земли, окраиной и выделенной из общего очередного владения, подобно князьям галицким, раньше очередных совладельцев-родичей могли усвоить себе мысль о раздельном наследственном владении. Притом в усобицах этих князей, отличавшихся необычайной даже для южнорусских Рюриковичей одичалостью, казалось, должны были совершенно погаснуть всякие помыслы о совместном братском владении отчиной и дединой. Наконец, Рязанское княжество со времени Всеволода III находилось в тесном общении, нередко под сильным давлением соседних княжеств Владимирского, потом Московского, где прочно установился удельный порядок. В конце XV в. Рязанской землёй владели два родных брата Иван и Федор Васильевичи; первый, как старший, назывался великим, второй удельным. Однако они уговорились на том, чтобы оба княжения были строго раздельными, наследственными в нисходящей линии. Но братья предусмотрели тот случай, что который-либо из них может умереть бездетным. При действии очередного порядка не могло возникнуть и мысли о выморочном княжестве: у князя, не оставившего нисходящих, всегда был наготове очередной преемник из боковых. С падением очереди в удельном порядке выморочные княжества неизбежно вызывали недоразумения и споры. По идее удельного права князь, как полный собственник, мог, умирая беспотомственным, отказать своё княжество любому родичу, не стесняясь степенями родства. Но ближайшие родичи, естественно, были заинтересованы в том, чтобы часть их общей отчины и дедины не уходила из их среды, и расположены были противопоставлять чистому праву собственности нравственное требование родственной солидарности. Из встречи идей столь различных порядков и рождались во Всеволодовом племени, особенно в тверской его ветви, жестокие усобицы за выморочные княжества. В Москве этот случай был регулирован ещё Димитрием Донским применительно к составу семьи, после него остававшейся: сыновья-наследники в случае бездетности стеснены были в праве посмертного распоряжения своими владениями; удел старшего сына, великого князя, без раздела переходил к следующему по старшинству брату, становившемуся великим князем; младший удел, став выморочным, делился между остальными братьями умершего владельца по усмотрению их матери. Этот субститут – не отзвук общего родового владения, а полное его отрицание, внушенное находчивой предусмотрительностью: выход удела из семьи Донского становился невозможным, и с её стороны порывалась всякая связь с другими родичами. Иначе поступили сейчас названные рязанские князья сто лет спустя после Донского. Удел умершего без завещания бездетного брата естественно переходил к другому брату или к его детям. Но тот и другой при взаимной холодности и недоверии боялись, что брат, умирая бездетным, откажет свою часть их общей отчины стороннему родичу, и потому договором 1496 г. связали друг друга обоюдноусловным обязательством в случае бездетности не отдавать удела мимо брата «никакою хитростью». Но они не предусмотрели или предусмотрительно не решились оговорить того случая, когда один из них умрёт, оставив детей, раньше бездетного брата. Старший брат умер раньше, оставив сына, а бездетный младший, Федор, пользуясь недосмотром или намеренной недомолвкой договора, без всякой хитрости отказал свой удел великому князю московскому, своему дяде по матери, мимо племянника от родного брата. Удельное право завещания здесь косвенно поддержало традицию родовой владельческой солидарности: родство по матери, во имя которого могла быть сделана духовная князя Федора, могло получить перевес над родством по отцу, притом в нисходящей линии, только на основе общей родовой связи рязанских князей с московскими как членов одного русского владетельного рода: так ли поступил бы князь Федор, если бы его мать была сестра не Ивана московского, а Казимира литовского?