Hist USSR

НЕСОВЕРШЕНСТВА КОДИФИКАЦИИ. Перечисленные умолчания Русской Правды можно признать глухим протестом христианского юриста против старого языческого обычая или нововымышленной жестокости. Но в ней заметны опущения и недомолвки, которых нельзя объяснить этим побуждением. Их надобно приписать несовершенству тогдашней кодификации: затруднялись брать юридическую норму во всей полноте заключавшихся в ней отношений, предусматривать нее житейские видоизменения юридического казуса. Так, Правда не указывает, что священник по размеру пени, ограждавшей его жизнь, приравнивался к княжим мужам, членам старшей дружины, боярам. Говоря, что раба с детьми, прижитыми от господина, по смерти его выходила на волю, Правда не договаривает, что при этом ей с детьми «по указу» выделялась «прелюбодейная часть» из движимого имущества господина. Кроме этого Правда не указывает других случаев обязательного освобождения подневольных людей. В Законе Судном помещалась статья, предписывавшая отпускать на волю раба, которому хозяин выколол глаз или выбил зуб. Из других источников знаем, что обязательно освобождались подневольные люди, потерпевшие увечья по вине своих господ; также получала свободу осрамленная раба. Впрочем, достаточно вспомнить, как составлялась Правда, чтобы не искать в ней систематической полноты и стройности. Она не была плодом одной цельной мысли, а мозаически слепилась из разновременных частей, которые составлялись по нуждам церковно-судебной практики. В конце пространной редакции в статьях о холопстве отмечены только три источника обельного, полного холопства: продажа в неволю при свидетелях, женитьба на рабе «без ряду», без договора с господином рабы, ограждающего свободу жениха, и поступление в домашнее услужение без такого же договора. Между тем из других статей той же Правды видим, что неволя возникала и из других источников, из некоторых преступлений (разбоя, конокрадства), из торговой несостоятельности, а из других памятников знаем, что холопство создавалось ещё пленом и княжеской опалой, не говоря уже о происхождении от холопа. Эти статьи о холопстве – особый отдел, один из позднейших, внесённых в Правду, частичное уложение о холопстве, составленное без соображения с целым, в состав которого оно попало: составитель его по нуждам практики хотел формулировать только важнейшие источники холопства, возникавшего из частных сделок, не касаясь источников уголовных и политических.

ТРУДНОСТЬ ЕЁ УСЛОВИЙ. Изучая отношение Русской Правды к современному ей русскому праву, не следует забывать положения тогдашнего русского кодификатора. Он имел дело с неупорядоченной судебной практикой, в которой старый обычай боролся с новыми юридическими понятиями и требованиями, и людские отношения являлись перед судом в сочетаниях, не предусмотренных ни законом, ни судебной практикой, и судья поочерёдно переходил от недоумения к усмотрению, т. е. к произволу и обратно. При таком состоянии правосудия многие нормы даже трудно было уловить и формулировать. Приведу один пример, чтобы пояснить дело. Главное внимание Правды обращено на основные, элементарные определения материального права, какие наиболее настойчиво спрашивались жизнью, её господствующими интересами, на наказания и возмездия, княжие пени и частные вознаграждения за правонарушения. В судебном процессе Правды наиболее обстоятельно обработан порядок иска пропавшей или украденной вещи, особенно бежавшего или украденного холопа. Но в Правде не находим прямых указаний, которые отвечали бы на вопрос очень важный для характеристики общественного порядка и правового сознания её времени: всегда ли преследование преступления вчинялось частным обвинением, или при отсутствии истца сама общественная власть брала на себя это дело? Надобно предполагать последнее, потому что судебное обличение всякого правонарушения соединялось с пеней, доходом в пользу судебной власти. Обратимся к памятникам, современным Правде или близким к ней по времени. В древнем повествовании о киево-печерских иноках, на которое я уже не раз ссылался, есть рассказ об ученике преподобного Феодосия иноке Григории. Воры собирались обокрасть его; но это им не удалось: Григорий задержал их, простил и отпустил. Городской «властелин», узнав об этом, посадил воров в тюрьму. Григорий, жалея, что они из-за него страдали, заплатил за них городскому тиуну, а их отпустил, «татие же отпусти» – не судья, а Григорий: это может значить только то, что Григорий отказался от частного взыскания за свою «обиду», которое могло задержать воров в заключении, а судья, получив свою «продажу», пеню за покушение на татьбу, не имел причин их более задерживать. Из истории русской литературы вам известен любопытный памятник XII в., содержащий в себе вопросы Кирика и других духовных лиц с ответами на них новгородского епископа Нифонта и других иерархов. Между прочим, Кирик спрашивал, можно ли ставить в священнослужители человека, совершившего кражу, и получил ответ: если кража велика, а её не уладят без огласки, «а не уложат ее отай, но сильну прю составят перед князем и перед людьми», того человека не подобает ставить в дьяконы; если же кража улажена без огласки, то можно ставить. Епископ не считал предосудительным находил возможным, т. е. обычным делом предупредить тяжбу даже о большой татьбе мировой сделкой с истцом втихомолку. Если принять ещё во внимание, что по Русской Правде выигравшая сторона, будь то истец или ответчик, платила судье «помочное» за содействие, то правосудие времен Правды получает такой вид: во всяком правонарушении сталкивались три стороны, истец, ответчик и судья; каждая сторона была враждебна обеим остальным, но союз двух решал дело насчёт третьей.