Hist USSR

Из чего делаю вывод — даже политические зэки, хорошо владевшие еврейской тематикой, понятия не имели о национальности Юрия Владимировича. Их духовному окормлению служили те же нелепые слухи, что и для всего «советского народа».

Выручали семейные знакомства. Еще в 1968 году (мне 13 лет) старый друг нашей семьи, Владимир Иванович Плетнев, сообщил мне настоящую (и тщательно скрываемую в те времена) национальность Ленина и девичью фамилию его матери.

В 1973 году я кое-что услышал от нашего родственника, дяди Пети, — например, о национальном составе Чрезвычайной Комиссии в Петрограде в 1918–1919 годах.

Любопытнейшие сведения о том, что говаривал мой дед о еврейском масонстве, сообщила мне моя мама.

Но, во-первых, все это крохи, лишь жалкие крохи.

Во-вторых, случайно попавшие мне сведения нельзя было ни проверить (а без проверки любым данным грош цена), ни систематизировать. Системы нет. Есть некая Великая Тайна, и из этой Великой Тайны вырваны отдельные кусочки, отдельные жалкие клочки. По клочкам нельзя судить о целом.

Евреи всегда присутствовали в той среде, в которой я вращался. И в Петербурге, где они были совершено такими же, как остальные члены того же общества, — не лучше, не хуже. И в Красноярске, где я оказался в еврейской среде, совершенно иной по своему интеллектуальному и культурному уровню. Когда-то в интеллигентной среде школьники просто не знали национальности соучеников. Этого времени я уже не застал, мы уже знали, что Равиль Гонцов — татарин, а Мира Гершман — еврейка. Но никаких далеко идущих выводов из этого никто не делал; их национальность была фактом их биографии — наряду с цветом волос или весом. О существовании какого-то особого «еврейского вопроса» я попросту ничего не знал, пока совсем не вырос. Узнал сам, а люди, которые меня воспитывали, не сочли нужным мне ничего об этом сообщить (как, впрочем, и о многом другом).

Евреи и без «фигуры умолчания» — исключительно сложный объект изучения. Буквально каждое утверждение, касавшееся евреев, сразу же оказывалось и правдой, и ложью одновременно: потому что оно было справедливо в отношении части евреев, и оказывалось совершенным враньем в отношении другой их части.

В Петербурге я общался со стариками-евреями, которые пришли из другой эпохи и психологически навсегда остались в ней. Спокойная мудрость и глубокий интеллект были основным, что я вынес из общения с ними. Они не придавали своему еврейству никакого значения и называли себя русскими интеллигентами. Это были люди большой культуры, и мне оставалось только учиться у этих достойнейших людей.

В Красноярске же я вращался в кругу людей, которые тоже называли себя «интеллигенцией», но своим еврейством гордились так, что делалось просто смешно. Эти люди очень хотели бы, чтобы их и петербургскую интеллигенцию считали людьми одного круга. Но я прекрасно видел, что эти люди совершенно «не дотягивают» до того, чем они хотели бы казаться. Видел и то, что их совершенно бесит свое убожество… а еще больше бесит то, что все это убожество видят.

В годы своего детства в Киеве я встречал старых евреев, как будто только что вылезших из национального анекдота: евреи с Киевского базара и по-русски-то говорили плохо, а про их манеры мне даже не хочется и вспоминать. Эти люди совершенно не претендовали на интеллигентность, но, как правило, были добры, разумны и как-то по-восточному мудры. Мудры совсем не той профессорской мудростью, которую я встречал у других стариков, кончавших петербургские гимназии до «эпохи исторического материализма». Киевские, петербургские и красноярские евреи были люди разных народов, что бы они сами о себе ни думали.